Сегодня, 10 декабря, в республиканском Театре оперы и балета – двойной праздник для любителей классической музыки, хороших голосов и настоящих жизненных драм. К премьерному показу оперы «Пиковая дама» приурочен бенефис заслуженного артиста РК Анатолия Журавлева в честь его 30-летия творческой деятельности в Коми. Накануне праздника мы побеседовали с артистом.
– Анатолий Анатольевич, почему для своего бенефиса вы выбрали «Пиковую даму»?
– Она входит в число моих самых любимых спектаклей, тем более что эта опера у нас несколько лет не шла. Мой юбилейный год счастливо совпал с новой постановкой этого бессмертного творения Петра Ильича Чайковского, и я с радостью этим воспользовался. В этом даже есть что-то символическое…
– Что для вас роль в «Пиковой…»?
– О партии Германа мечтает любой тенор, которому Господь дал драматический или хотя бы лирико-драматический голос. В русском репертуаре, считаю, это вершина. Точно так же, как в западноевропейском – Отелло. К этому стремятся все тенора с крепким, сильным голосом. И мне в Коми с этим повезло – благодаря Ие Петровне Бобраковой, ее несколько авантюрному желанию поставить эти спектакли. Хотя тогда был гораздо меньше оркестр и штат солистов… Наверняка ей пришлось за это сильно побороться в министерстве, скептики стопроцентно отговаривали ее от этого…
– В этом году вы отмечаете 30 лет творчества в Коми, а сколько всего лет вы уже на сцене? Что было до Сыктывкара?
– До Коми я 11 лет прослужил в Саратовском академическом театре оперы и балета – семь лет артистом хора и четыре ведущим солистом. Так что в целом я пою в театре уже 41 год. В Сыктывкар приехал в сентябре 1991 года. Незадолго до этого в моем родном Саратове проходила ярмарка вокалистов. Там меня увидел Юрий Леопольдович Главацкий, которого зрители помнят не только как замечательного солиста, лирического тенора, народного артиста Коми – много лет Юрий Леопольдович был еще и директором театра. Вот тогда он меня и сманил. Сказал, что ему нужен лирический тенор, и пообещал, что буду петь Ленского, Лыкова в «Царской невесте» и тому подобное. А также оперетты, мюзиклы и детские спектакли. Я согласился и приехал. Откуда же я знал, что вскоре Ия Петровна Бобракова захочет поставить «Пиковую даму»! А потом пошло дальше: «Тоска», «Отелло», «Кармен»…
– Да, мы знаем вас, прежде всего, как драматического тенора. Почему же Ю. Главацкий вас пригласил на «лирику»?
– Так я тогда и считался лирическим тенором! Когда в 1993 году Ия Бобракова собралась ставить «Пиковую…» и на Германа поставили меня, я сразу сказал: «Меня всю жизнь учили лирике, я в Саратове спел несколько лирических партий (Левко в «Майской ночи», Ленского в «Онегине», Гвидона в «Сказке о царе Салтане» – Авт.). И Герман по сравнению с ними очень опасен. Так что попробую, но, если мой «моторчик» не потянет, больше не буду его петь». Но… «моторчик» потянул. Хотя тяжело было, конечно, потому что я был один, а постановочный процесс был долгим – я полтора месяца ежедневно пел Германа безо всякой замены.
– В Саратове вы получили два высших музыкальных образования, работали в академическом театре оперы и балета. Почему же пошли на ярмарку вокалистов искать новое место? Да еще решились уехать из большого теплого Саратова в далекий северный Сыктывкар?
– «Шерше ля фам»! Я тогда был женат на певице Любе Туватиной, которую сыктывкарские театралы со стажем хорошо помнят. В театр в Саратове ее не брали – там и без нее сопрано хватало, тем более, она была еще студенткой. А в Сыктывкаре нас брали в театр вместе – меня как лирического тенора, ее в оперетту. Я-то от этого переезда ничего не терял, но хотелось и супруге помочь.
– Это правда, что она пришла в вокал из балета?
– Да, окончила Саратовское хореографическое училище, а потом захотела петь. И, работая в балете, поступила в консерваторию на вокалистку. И в Сыктывкаре у нее сразу оперетта пошла: она и бегает, и прыгает, и при этом еще и поет! Так что сыктывкарский театр, приглашая меня, получил сразу двух готовых солистов, которых не надо было учить работе на сцене.
– Подсчитывали, сколько за все эти годы спели партий и сыграли ролей?
– Если считать минимум по два названия в сезон плюс детские спектакли, то примерно 60-65 партий. Причем многие из оперных партий я исполнил первым на Коми земле. Первый исполнитель Германа («Пиковая дама»), Отелло, Манрико («Трубадур»), Гектора («Примадонна театра Жюстина Фовар»), Моцарта («Моцарт и Сальери»), Павла Кокшарова («Куратов»). Стал вторым, после Марата Козлова, исполнителем партий Канио («Паяцы»), Хозе («Кармен»)… Ну и масса других партий.
– Какие из них любимые, кроме Германа и Отелло, которого вы выбрали для своего бенефиса в 2005 году?
– Если брать такой голос, как мой, то большое счастье для него петь Каварадосси, Хозе. Эти персонажи интересны, потому что многоплановы, в их партиях есть все: от нежной любви до яростной ненависти. Эти градации позволяют актеру раскрыть все грани личности таких героев. Ведь даже Ленский неоднозначен. Мы привыкли к этому лемешевскому «Куда, куда, куда вы удалились?..». А ведь там есть сцена ссоры, и это такая радость играть ее! Эта сцена для тенора купание, это драма! Вообще, играть и петь злодеев гораздо интереснее, чем положительных лирических героев – там есть что играть. Даже барон де Кревельяк в «Принцессе цирка» или Фраскатти в «Фиалке Монмартра» – я с такой радостью их играю, мне так нравится!
Я категорически против того, чтобы переходить в комики. Комика из меня не получится никогда, это очень тяжело, это амплуа. Если ты лирический герой-любовник, то и надо его играть, а комические роли никак нельзя – не получится просто. Да и зачем себя ломать?
– А что еще хотелось бы исполнить? Даже, может, без реальных перспектив на постановку, а в плане «помечтать»?
– Мне грех жаловаться – благодаря Ие Петровне Бобраковой за 30 лет я исполнил все партии, о которых мечтают тенора. Сейчас радуюсь, что востребован в других ролях – спасибо Илье Семеновичу Можайскому. Но если подумать в сослагательном наклонении… Наверное, что-то философское – например, Самсона из «Самсона и Далилы». Интересен Гришка Кутерьма из «Сказания о граде Китеже» Римского-Корсакова. Такие матерые мужики. Может, было бы интересно попробовать Вагнера… Но не все эти оперы наш театр пока сможет осилить. А вот «Бориса Годунова», наверное, смог бы. И мне там интересно было бы спеть Шуйского. Или «Фауста» – партию старого Фауста. Это классика, шлягеры. «Годунов» у нас никогда не шел – думаю, на него бы зрители пошли. А «Фаустом» можно убить сразу двух зайцев: любители оперы пошли бы слушать пение, любители балета – смотреть «Вальпургиеву ночь». А еще при театрах существуют педагоги-вокалисты. И я был бы не против сейчас поработать и педагогом-вокалистом, консультантом. Заниматься с коллегами, которые хотят получить от меня какие-то знания. Потому что за советом обращаются часто, особенно молодые солисты театра – у нас их сейчас много. Но такой должности в нашем театре пока нет…
– А какие из спектаклей, где вы работали, а ныне они сняты с репертуара, вам жаль?
– «Русалка» – Князя я и сейчас бы спел. «Моцарт и Сальери», который вообще очень мало шел. «Фаворитка» Доницетти, «Трубадур» тоже очень мало шел… «Отелло», конечно же! По моим подсчетам, Германа к сегодняшнему дню я спел около 35 раз, Отелло – около 20. Но не потому, что не хотел их петь – просто исполнял с другими солистами по очереди. Ведь на эти большие спектакли на фестивалях стали приезжать настоящие гранды, народные артисты России, потому что молодежь такие партии не поет. Да и прежняя постановка «Пиковой» не шла в театре с 2014 года – семь лет! А я не пел Германа уже 10 лет…
– Если вы исполнили эту партию в Сыктывкаре раз 35, то примерно столько же слушали из-за кулис или из зала других Германов. Кто они были, кроме также сыктывкарца, народного артиста Коми Алексея Моисеенко?
– Владислав Пьявко, Владимир Щербаков, Александр Дедик – все народные артисты СССР и России, солисты Большого и Мариинского театров. Ну и наш Михаил Макаров – выходец из Коми, который сейчас тоже поет в Мариинке. Хотя я никогда не считал звания, как и не было у меня тщеславия спеть в первом премьерном показе. Я просто радуюсь, что мне опять посчастливилось прикоснуться к музыке Петра Ильича Чайковского. Это большое счастье – опять спеть Германа.
– Что-то у них перенимали?
– Конечно! У них было чему поучиться и в плане актерской игры, но чаще я смотрел на их вокальную технику. Конечно, хотелось бы с ними позаниматься в классе. Потому что из зала смотреть – это одно, а из-за кулис видишь, как они дышат, куда посылают звук… Поэтому я считаю, что любые фестивали – это обмен опытом.
– С какими Лизами вы пели Германа?
– В основном, с Еленой Лагодой, еще эту партию пела Майя Быстрова. Приезжие Лизы как-то мало запомнились… Но сколько у меня еще было графинь! Ирина Богачева, Нина Романова – это только те, кто приезжали на фестивали. Плюс солистки нашего театра.
– В день вашего бенефиса у нас будет новая Лиза?
– Да, Елена Аюшеева из Москвы, которую наши зрители хорошо знают по партиям Тоски, Баттерфляй, Джульетты из «Сказок Гофмана»… Она мне в чем-то напоминает Елену Лагоду в этой роли – те же объем и мощь голоса. Но Лагода приехала к нам из Екатеринбурга, а у Аюшеевой более московская вокальная школа. И мне петь с ней просто здорово! Тем более что моя саратовская школа ближе к московской, нежели к питерской. Коллеги говорят, что голоса у нас с ней буквально сливаются в один.
– Как вы поддерживаете вокальную и физическую форму, чтобы и спустя годы звучать, выглядеть как прежде?
– Тренинг – репетиции и еще раз репетиции! Почти каждый день прихожу в театр и примерно по часу самостоятельно занимаюсь. Сначала распеваюсь, потом открываю клавир и повторяю произведение, которое мне скоро предстоит петь. Делаю это как минимум за неделю до спектакля. Когда спектакль проходит – снова повторяю партию. Ну и, конечно, соблюдаю режим и гигиену голоса – то есть делаю, что позволено для голоса, и не делаю того, чего певцу нельзя. Например, избегаю больших физических нагрузок. Потому что певцы дышат иначе, нежели обычные люди. Все набирают воздух и потом его вдыхают, а певец набирает – и медленно, потихоньку выдыхает. У итальянских певцов есть заповеди, что можно и чего нельзя делать вокалисту: «Nientefumo, nientedonna, nientevino – moltomangare, moltodormire, moltolavoro», то есть «Не курить, не пить, никакой донны – много кушать, много спать, много работать». Вот такая шутка, в которой только доля шутки!
– Кстати, в вокальном мире про теноров есть много шуток. Вам они нравятся?
– Да, среди них много смешных. Моя самая любимая: «Чтобы определить тип голоса у мужчины, перед ним ставят бутылку и фигурку женщины. Если сразу потянется к бутылке – значит, бас, к женщине – тенор, а тот, что станет думать и выбирать – баритон». А вообще, я всегда говорю, что тенор – это диагноз!
– В вашей богатой сценической жизни случались забавные казусы, неожиданности?
– Как раз дело было на «Пиковой», причем дважды. Когда Герман стреляется, выстрел обычно производил за кулисами помощник режиссера. И вот я приставил пистолет к груди и смотрю за кулисы, когда он выстрелит. И, к моему ужасу, он не собирается этого делать, а листает клавир – забыл, что сейчас надо стрелять. Я понимаю, что выстрела не будет! Тогда я, злой как собака, поворачиваюсь спиной к зрителям и свой деревянный пистолет со всего размаха бросаю на пол. Конечно, пистолет раскалывается, от него отлетает ручка, зато происходит «выстрел»! То есть нужный звук. Никто ничего не заметил, я упал – все получилось, как надо. А на следующий день помреж подходит ко мне и говорит: «Вчера на спектакле кто-то пистолет сломал!». Второй раз все было совершенно так же, я так же вышел из положения, только пистолет уже не сломался. И после этих случаев я стал в последней сцене, в игорном доме, класть возле себя обыкновенный нож. Потому что у Чайковского вообще-то в ремарке написано, что Герман зарезает себя. Но нож так ни разу и не пригодился…
Беседовала Ирина САМАР.
